- А какой выбор сделали Вы? По-вашему, путь к Богу лежит через страдание?
- Я воспринимаю веру как дар Господний... Не через страдание, а через любовь. Любовь! Любовь – это не страдание, это чистое прекрасное чувство. И умение пережить страдание. Беды, они естественны, но в любви к людям, к жизни, к Богу ты всегда их переживешь и всегда сделаешь правильный вывод: не впадешь в агрессию, не станешь злобствовать, уничтожать, убивать, а сохранишь любовь и светлое чувство и к доброжелателю, и к обидчику, и ко всему. Интервью с Инной Чуриковой.
«Мне хотелось бы прожить так, чтобы Бог не осудил»
- Инна Михайловна, перед встречей я, разумеется, читал Ваши немногочисленные интервью. Вот Вы как-то сказали, что, мол, наши дети – недолюбленные, сироты. А Вы в детстве не чувствовали себя сиротой?
- Нет. Я не жила с отцом, но у меня не было сиротливого детства. Мама согревала меня своей любовью, и я всегда чувствовала себя защищенной.
- Читал и о Вашей маме, и о том, что благодаря ей Вы никогда не были ущемлены… А как Вы думаете, откуда же берутся пресловутые человеческие комплексы, школа виновата, или что-то еще?
- Ну, у всех же по-разному складывается жизнь. У одних гармоничное детство, у других – нет. Дети рождаются, а у родителей – тысяча проблем, и дети им иногда просто мешают. Между тем, все проблемы, существующие между взрослыми, – это комплексы их детей. Родители не любят друг друга – у ребенка комплекс, строгая мать или отец – у ребенка комплекс, отец унижает мать или вообще уходит из дома – комплекс, автократия родительская – комплекс, ну, бед же семейных не перечесть... И в какой-то момент дети чувствуют просто колоссальное одиночество. А ведь даже не родившийся человечек – это Божье создание и уже целый мир: его нужно очень хорошо уметь и слышать, и видеть, и понимать. И опять: женщина, носящая в себе дитя, оскорбленная любимым – у ребенка комплекс, будущая мать, живущая в воюющей стране – это комплекс на всю жизнь, дети, которых носят чеченские женщины, нас уже ненавидят… Как же по-божьему жить-то, когда взрослые грешат, не каются и все их грехи переходят детям?.. А в школе. Ученик зачастую боится отвечать, боится высказать свое мнение, потому что боится ошибиться. А ведь к верному ответу можно прийти только путем ошибок, и не только в школе, потому наказывать плохой отметкой за неверный ответ, мне кажется, нельзя. Главное ведь в школе что? Думаю то, чтобы ребенок научился самостоятельно мыслить. А что получается? Похвалить – никогда, поругать – с удовольствием. Наша школьная система авторитарна, а там, где авторитарность, люди всегда закомплексованы.
- Вы часто и с удовольствием всегда рассказываете о маме, о папе же – почти никогда...
- Мой папа был агрономом. У него была другая семья, он жил в Алма-Ате. Иногда приезжал в Москву, и останавливался у меня дома. Вот и все.
- Какое слово для вас более привлекательно на сцене – «жить», «переживать» или «существовать»?
- Это как бы синонимы.
- Все-таки некий оттенок есть...
- Ну, жизнь – это ведь и поступки, и мечты, и переживания. И, естественно – существование. Все вместе.
- Вы очень не любите переигрывать. Как Вы относитесь к извечному актерскому каламбуру «не переиграешь – не сыграешь»?
- Я, действительно, опасаюсь переигрывать. Я должна как-то определить для себя ситуацию, поверить в нее. Пусть она будет даже какая-то неожиданная совершенно, гротескная, но я должна очень серьезно в нее верить, чтобы существовать в ней. Тем более, если жанр таков, что приходиться буквально по бритве ходить. Чем острее, чем безумнее ситуация, тем серьезнее нужно в нее верить и ни в коем случае не переходить грань. Вы знаете, это довольно сложно – говорить о себе, потому что все-таки зритель должен судить, переигрываю я или нет. Мы часто обманываемся насчет себя. Но наигрывать я не люблю.
- Даже на репетиции?
- Репетиция – это поиск. Ты всегда ищешь, где же она, эта правда, этот точный коридор характера, этот путь к свету.
- Наверное, много Вы хлопот доставили режиссеру Меньшову, когда снимались у него в роли алкоголички?
- Ему был нужен какой-то острый гротеск, буффонада, мне же хотелось как-то по-другому сыграть. В общем, совместными трудовыми усилиями в «Ширли-мырли» и родилась эта алкоголическая женщина.
- Ну а теперь давайте поговорим о Вашем театре. Вы сказали однажды, что «Ленком» – это Ваша эмиграция от трудной жизни...
- Нет, не от «трудной» жизни – трудная жизнь, она и в театре трудная, – от этой жизни, понимаете? От этой странной... некрасивой... не могу точного слова найти…
- От уродливой?
- Почти, почти. Да.
- А как же «эмиграция»? Ведь она все-таки как-то отрывает от людей, нет?
- Да я имела ввиду эмиграцию в творчество, в работу – в Чехова, в Достоевского... От этой жизни не оторваться, она всюду тебя преследует. Наступает момент, когда уже хочется верить в какие-то... Хочется «творить» жизнь, как говорит одна из моих героинь, придумывать ее, вымышлять, вымышлять человека, думать, что он гораздо красивей, талантливей. Потому что, допустим, смотришь телевизор, встречаешься с людьми и вдруг видишь, как человек поворачивается порой неблагородно. А хочется верить, что он благороден, честен, что у него есть достоинство, понимаете? Сейчас жизнь повертывает человека в зеркало не очень привлекательным профилем, и мне не хочется этого видеть.
- Но это же самообман?
- Понимаете, в работе я поступаю в меру того, как вижу и понимаю эту жизнь, ее правду, и то, что вижу вокруг. Но себя хочется сохранить, не хочется разрушаться. Конечно, нет ничего важнее, чем в работе «дойти до самой сути», и все-таки: «Над вымыслом слезами обольюсь…»
- Конечно, каждый свою жизнь строит сам, и чем красивей, тем, наверное, лучше… Вы в жизни делаете нечто похожее на то, что устраивает Ваша героиня из фильма Петра Тодоровского «Военно-полевой роман»? Домашний театр любите?
- Когда сын был маленьким, мы, конечно, устраивали домашние спектакли. И детишки к нам приходили. У нас был кукольный театр, придумывали вечера, еще что-то такое. А сейчас мне хватает театра (смеется). Я прихожу домой, мне хочется отдохнуть, погулять, поговорить с мужем, почитать, посмотреть спектакль другого театра, в общем, как-то отвлечься.
- Знаю, что Ваша мама, когда была беременна, мечтала стать актрисой. А о чем думали Вы, когда носили под сердцем Ваню?
- С одной стороны, мне было страшно рожать, потому что не было опыта, с другой, было интересно увидеть мое дите, которое... Хотелось родить здорового человека. Я знала, что у меня будет мальчик, почему-то абсолютно была уверена. Вела себя, как прилежная будущая мама – гуляла, дышала воздухом. Не помню, о чем думала. Обо всем. Старалась видеть какие-то красивые пейзажи, картины. Музыку слушала. Не работала в театре.
- У Вани уже есть семья?
- Нет, он еще молодой человек – ему всего двадцать три года, он только начинает взрослую жизнь.
- Кстати, вы были рады, когда Ваня вам сказал, что не будет актером?
- Нет, не была. Мне очень хотелось, чтобы он был актером, чтобы мы вместе ходили в театры, беседовали о спектаклях... Тем не менее, его решение – это его самостоятельный поступок.
- Вы не настаивали?
- Нет, конечно. Я родила его для того, чтобы он жил, а не для того, чтобы он поступал так, как мне хочется.
- То есть от эгоцентризма по отношению к близким Вы застрахованы?
- Не знаю, трудно судить об этом, но думаю, что, наверное, по отношению к своему сыну какой-то эгоцентризм я проявляю.
- Ревнуете его?
- У меня есть, конечно, это, но, Вы знаете, мне помогает то, что я понимаю его. Да, он молодой человек, но я же сама была молодой. Ревность, ревность... Надо пережить ее молча и не разрушаться в ней, пройти мимо. Бог с ней, с ревностью, пусть живет человек. Самое главное, чтобы он достойным был, чтобы он, помимо любви родительской, еще и уважение к себе вызывал. Мне очень хочется, чтобы у меня к моему сыну было уважение, которое сохранилось бы на всю жизнь. И к моему сыну, и к молодому поколению вообще, потому что это наша надежда. И спасение. Молодые – вы.
- Значит, все-таки родительский эгоцентризм – это данность?
- Ну, опять Вы… Всем родителям кажется, что будет лучше, если ребенок поступит так, а не иначе. И они пытаются это внушить ему. Очень многое зависит от матери с отцом, от того, насколько они чувствуют своего ребенка, насколько его понимают, насколько действительно любят, насколько уважают его «я», его мир. Всегда есть дистанция между родителями и детьми, и очень немногие являются друзьями своих детей. И очень немного родителей, которым ребенок не стесняется признаться даже в каких-то непривлекательных вещах. Надо просто идти за ребенком, понимаете? Как Корчак говорил: не ждите благодарности от детей, они отдадут ее своим детям. Это очень мудро. И если ребенок боится быть искренним с родителями, не правдивым, это все-таки вина родителей.
- А Вы не боялись?
- Я не все маме говорила, не все. У меня были тайны. Не все нужно и можно говорить.
- Их нельзя раскрыть, ваши тайны?
- Ну еще чего! Во-первых, я их уже плохо помню, а, во-вторых, зачем уж все-то рассказывать людям? Кое-что надо и в себе оставить.
- А не возникает ли у Вас желания рассказать людям то, что можно и нужно? Писать не пробовали?
- Нет, у меня времени на это нет. Не хватает времени, да и желания, наверное, тоже. Уговаривают, но сейчас так много актерских книжек, все пишут – какие они и так дальше. Я человек не пишущий, как мне кажется.
- А что Вы читаете?
- Сейчас читаю прозу Сергея Довлатова. Бесконечно нравится, как он пишет. Читаю и любуюсь.
- Знаю, когда-то Вы увлекались философом Ильиным. Нынче философские книги не открываете?
- Открываю периодически. Для души.
- А первую книжку помните?
- (Долгая пауза). Толстой. Да, Толстой. Его сказки.
- Ваше последнее театральное потрясение.
- Спектакль Фокина «Старосветские помещики» с уникальными актерами Лией Ахеждаковой и Богданом Ступкой и спектакль Коляды «Уйди-уйди» с Леной Яковлевой и Валей Гафтом.
- А чем же Вам Коляда-то понравился?
- Знаете, там есть такое настоящее звенящее настроение, настроение, исполненное тихого света, тихой радости. Прекрасные актерские работы, одна молитва чего стоит! Я бы могла сказать, что это некая мелодия провинции, но это не так, это мелодия нашей земли, понимаете?
- А поработать с Колядой не хотите?
- Было бы интересно. Он очень знает жизнь, и хоть и лепит ее, но лепит из знания. Чувствует и насладительно лепит. Очень выразительный драматург. И режиссер.
- Чем Вы заняты сейчас?
- Вот идет премьера фильма «Романовы. Венценосная семья» – Глеб работал над ним десять лет.
- Кстати, Вы значитесь в титрах соавтором сценария. Стало быть, увлекло Вас все-таки сочинительство?
- Это Глеб меня считает соавтором, на самом же деле я была его плечом и локтем – помогала, как могла. Мы работали над диалогами, просматривали отснятый материал, анализировали его, я высказывала ему свои соображения, он слушал, соглашался, не соглашался… Кстати, в наших беседах принимал участие и наш сын. Чтобы сделать фильм стремительней и короче, Глеб очень многое вырезал – две дорогие для меня и картины сцены я его просто вымолила оставить. Если Бог даст, может быть, Глеб сделает телевизионную версию. По-моему, фильм «Романовы...» – это уникальное произведение, возможно, лучшее его, и я говорю так не потому, что он мой муж и я его очень люблю. Он прост и естественен, глубок и красив, но лучше его посмотреть, чем говорить о нем. Знаете, я думаю, что делать эту работу Глебу было велено. Он много претерпел, потратил колоссальное количество и сил, и энергии, и духа, но смог, и я рада, что «Романовы…» вышли на экраны. Это самое большое событие моей жизни. Знаете, когда шла премьера в Пушкинском и молчание зала доходило до немоты, когда зал становился вдруг единым организмом, единым телом, мое чувство было похоже на тихое счастье…
- А в театре чем Вы заняты?
- В прошлом году Захаров с Самгиным выпустили спектакль «Город миллионеров» по пьесе Эдуардо де Филиппо «Филумена Мартурано». Мне кажется, это очень интересный спектакль. Да и такой партнер, как Армен Борисович – это огромное везение, удача, такие партнеры «на дороге не валяются». Уникальный партнер, с ним хочется идти дальше и дальше, и жаль, что спектакль заканчивается…
- Трудно, наверное, было понять эту итальянскую проститутку?
- Конечно, начинала с полного незнания. Разумеется, знала, что ее играла Мансурова. Я видела тот спектакль и скажу, что впечатление было сильное. Но это одна история. У Софи Лорен – другая. Свою же историю я не знала – как в повязке двигалась. Знала только, что мои выразительные средства должны быть очень экономны, сдержанны, поскольку сдержанность – это проявление сильного характера, владения собой, а то, что Филумена – сильная, было ясно.
- Костюм свой замечательный, наверное, сами придумали?
- Нет, его придумала удивительный художник Вита Севрюкова. Впрочем, мы двигались с нею синхронно: она показывала мне какие-то альбомы, фотографии 50-60-ых годов с модой того времени, с его ароматом. А что может быть великолепнее аромата времени?.. Нет ничего прекрасней, чем подмечать, как меняется мода, стиль, формы, лики, а вместе с ними и поколения – нет ничего прекрасней нашей профессии. Вот играешь Чехова, его настроения, его ритмы, а вместе с тем говоришь и о своем времени. Это нереально волшебное ощущение.
- И что, неужели же о своем выборе профессии Вы никогда не пожалели?
- Нет. Но когда часто играю, очень устаю. Мне надо отдыхать, я чувствую это. Не успеваю: есть определенный порядок, и приходится играть каждый день. Мне нужно за день вернуть себе силы, которые предстоит потратить вечером, потому в день спектакля не могу заниматься абсолютно ничем. Другие как-то могут, я – нет.
- Инна Михайловна, в фильме «Военно-полевой роман», о котором мы уже говорили, Вы прикасаетесь, на мой взгляд, к очень важной теме – теме всепрощения. А сами-то можете прощать?
- Думаю, что да, я прощаю. У меня нет людей, на которых я бы зуб имела-точила (смеется). Я понимаю людей, или пытаюсь понять. Даже если они очень сильно меня обидели.
- А как Вы думаете, почему, скажем, наши политики ну никак не могут научиться прощать?
- Не знаю, почему наши политики все время ссорятся, споря о том, кто главнее, значительнее и важнее, а не думают о людях. Я бы на их месте не ссорилась, а думала бы о том, кто что полезное может сделать. Для всех нас. А люди, когда они собираются в огромную массу, ими очень легко руководить, понимаете? И политики теряют здравый смысл. Очень жалко. Время проходит, жизнь кончается, а жизнь – самое ценное. Как ни посмотришь на нашу историю, все время люди страдали, все время. Господи, почему?! Ведь можно жить красиво, можно жить интересно. Конечно, хотелось бы, чтобы простые люди жили лучше. Мне кажется, это самое главное.
- А страх? Хотя бы страх смерти, существующий объективно. Как к нему относиться?
- Да... Но я не думаю об этом. Зачем же мне об этом думать, пусть я и знаю, что жизнь – это миг. Раз Бог дал мне эту радость – жизнь, я живу. И мне хочется прожить интересно, достойно, так, чтобы Бог не осудил.
- В одном из Ваших интервью прочитал о том, как Збруев с Янковским однажды вводили на свои роли молодых. Удивительно, но Вы рассказывали об этом с очень большой любовью...
- Я просто поразилась той доброжелательности, с какой они работали. Далеко не всегда актеры вводят на свои роли других с радостью.
- А к молодым-то как относитесь, к молодым актерам?
- Если у них есть чему поучиться, поучусь. Вообще молодые люди мне очень нравятся, и актеры тоже.
- А Вам не кажется, что пресловутый эгоцентризм нынче очень присущ как раз молодым?
- Да. Я его вижу.
- Что же делать?..
- Жить надо. И познавать жизнь. В страдании человек многое понимает, а жизнь – это ведь не только приятное, не только удовольствие, но и огромное количество всяких трудных моментов, когда приходится спотыкаться и, может быть, не приведи, Господи, и падать. И надо подниматься и, преодолев очень многое, остаться человеком и прийти к Богу. И многое надо узнать, понять... Жизнь учит, как мне кажется, а Бог наставляет.
- А нужен ли актеру Бог?
- Выбор должен сделать каждый человек сам. Это не правило – или ты приходишь к Богу, или не приходишь. В него надо верить, в Бога.
- А какой выбор сделали Вы? По-вашему, путь к Богу лежит через страдание?
- Я воспринимаю веру как дар Господний... Не через страдание, а через любовь. Любовь! Любовь – это не страдание, это чистое прекрасное чувство. И умение пережить страдание. Беды, они естественны, но в любви к людям, к жизни, к Богу ты всегда их переживешь и всегда сделаешь правильный вывод: не впадешь в агрессию, не станешь злобствовать, уничтожать, убивать, а сохранишь любовь и светлое чувство и к доброжелателю, и к обидчику, и ко всему.
